Представители первого из них, которое условно называли демократическим, или гражданским, ратовали за социальную проблематику искусства, за его непосредственную связь с общественной жизнью страны. Другое направление, называемое «чистым искусством», или искусством ради искусства, базировалось на том, что выносило творческий процесс за рамки социальной активности и уж тем более – политической деятельности людей. Для его представителей «надоблачные сферы чистого духа» обретали самоценность и затмевали собой все, что происходило вокруг, в народной жизни.

Подобное противостояние не редкость для мировой литературы. И, как во всех остальных случаях, казахские писатели, приверженные «чистому искусству», далеко не всегда в своих теоретических изысканиях оказывались на должной высоте. Не отрицая ценности и значимости их произведений для развития казахской литературы, отметим, что под­черкнутый аполитизм их произведений имел сущест­венный изъян, а именно – не учитывал, что декларирование отсутствия политической позиции есть точно такая же политическая позиция. Поэтому сущность противостояния двух литературных направлений не следует искать лишь в том, что одно из них, скажем, приветствовало политическую поэзию, но отрицало любовную лирику, а другое – наоборот. Такое объяс­нение было бы слишком общим и противоречило особенностям и характеру творчества целой плея­ды казахских писателей.

Более вероятным представляется тот факт, что сторонники «чистого искусства» либо соз­нательно закрывали глаза на происходящие вокруг них события, считая их мирской суе­той, либо же обращались к уже упомянутым «сферам чистого духа», потому что не могли до конца понять суть социальных явлений и высокохудожественно изобразить их в своих произведениях. В этом отношении характерна судьба Шангерея Бокеева – автора прекрасных философских и любовных стихов, самоустранившегося от решения поставленных временем общественных проблем.

Сам склад характера, сама био­графия Жусипбека Аймауытова заранее предопределили его принадлежность к демократи­ческому, гражданскому лагерю казахской литературы. В 1927 году писатель говорил о себе так: «Я работал с чувствами добра, стараясь помочь, жалея людей, переживая за них. Никогда не думал о ­своей пользе или прибыли». И хотя сказано это было совсем не о литературе, но и свой творческий путь основоположник казахской драматургии и романа мог описать точно такими же словами.

Защитник народа

Произведения писателей-демократов начала XX века, безусловно, представляют собой вершину художественной и общественно-политической мысли Казахстана того времени. При этом необходимо понимать, что само понятие «демократический лагерь» не предполагало и не могло предполагать полного единомыслия. В мировой литературе не было такого случая, когда все представители того или иного литературного направления мыслили одинаково, ничем не выделялись и создавали свои произведения под копирку.

Взять, например, русских писателей-демократов, творивших в одно время со своими казахскими коллегами по перу и сплотившихся вокруг книгоиздательского товарищества «Знание». В рядах «знаньевцев» были как революционно, причём подчас крайне революционно настроенные литераторы – Горький, Серафимович, Скиталец, в определенной степени Вересаев и Андреев, так и более умеренные – Шмелев, Бунин и Куприн. Тем не менее всех их сплачивал демократизм творчества, повышенное внимание к судьбе простого человека и стремление сделать его жизнь лучше. Как именно – каждый понимал по-своему, но в необходимости этих улучшений не сомневался никто.

Демократическое крыло казахской литературы, как можно понять, тоже не было однородным, идейно-политические взгляды его представителей весьма разнились. Однако здесь речь идёт не о собственном мировоззрении того или иного писателя, а об идеях и устремлениях литературного направления как такового. Пока сторонники «чистого искусства» продолжали пребывать в безвоздушном пространстве и не желали замечать ничего вокруг, поэты и писатели – Нарманбет Орманбетов, Гумар Караш, Султанмахмут Торайгыров, Сабит Донентаев, Жусипбек Аймауытов, Беимбет Майлин, Ильяс Жансугуров – остро ставили в своих произведениях насущные вопросы современ­ности, главным из которых был вопрос положения казахского трудового народа.

«Ведущим становится мотив социальной борьбы, пришедший на смену просветительству. Увидели свет первые казахские романы. Издаются первый казахский журнал и газеты, на страницах которых, наряду с новыми сочинениями поэтов и писателей, пуб­ликуются статьи о социальном неравенстве, о нас­тоящем и будущем казахского народа», – писал Мухтар Магауин об особенностях литературного процесса тех лет.

Судьба простого человека стала основной темой творчества ­Аймауытова. Во многих современных публикациях отношение писателя к своим бесправным, угнетенным, нуждающимся ­соотечественникам принято обозначать словом «сострадание». Но, возможно, такое определение выбрано не совсем удачно. Если мы обратимся к философии, то увидим, что под состраданием она понимает «участие в боли и страдании другого человека». То есть каких-либо активных действий, направленных на искоренение боли и страданий, не подразумевается вовсе. Достаточно, образно говоря, похлопать страждущего по плечу, рассказать, как понятно тебе его горе – и удалиться восвояси. Но разве это хоть сколько-нибудь соответствует тому, как относился Аймауытов к своему народу?

Обратимся к его рассказу «Певец», а точнее к описанию Аймауы­товым казахской слободы в Заречье: «Слобода неказистая, с двумя мечетями над рекой и захудалой церквушкой. Домишки под стать им – приземистые, обшарпанные да облупленные все, перекошенные... Но смотрели те домишки на свет своими мутными стеклами с каким-то вызовом. На них напирали крепкими стенами другие дома – под высокими крытыми железом и выкрашенными голубой крас­кой крышами. Здесь же можно увидеть и их владельцев – раскормленных, как на убой, в синем бархате да в мехах драгоценных, в шапках собольих; серые рысаки, изгибая лебединые шеи и сверкая богатой сбруей, проносят их мимо, развалившихся в лёгких кошевках. И беднота – кто с котомкой, а кто с узелком – повылазила на белый свет, тоже на базар потянулась в своём рванье».

При первом прочтении образ этой самой бедноты, помноженный на обрисованную писателем картину неказистых покосившихся домов, представляется далеко не самым притягательным. Однако, перечитав приведенный отрывок несколько раз, можно понять, что симпатии Аймауытова целиком и полностью на стороне простого народа, и лучше всего об этом свидетельствуют слова «смотрели с каким-то вызовом». Что это значит? Это значит, что писатель не просто очерчивает бедственное положение простых людей, но и ясно показывает, как его можно преодолеть. Он не оставляет своих читателей с чувством неизменности описанного и не утешает их сентенциями по типу «все будет хорошо», а ставит вопросы высшего социального порядка, главный из которых: разве происходящее справедливо?

Как представляется, отношение Аймауытова к простым казахам, а шире – к трудовому человеку вообще, может охватить только многогранное слово «любовь». Истинная любовь в отличие от сострадания всегда деятельна и потому не может быть ограничена только лишь участием в боли другого человека. Она стремится сделать так, чтобы боль и страдания были изжиты в принципе. Об этом, в частности, писал Гумар Караш: «Коль можешь, возлюби всем сердцем край родной ⁄ И тех, кто для него здесь трудится с тобой». Именно возлюби, ведь любовь, по сути, является высшей формой признания необходимос­ти того, на кого направлена.

Простой человек, как уже отмечалось, был в центре творческих поисков Аймауытова. К этому следует добавить, что находился он в центре и мировоззренческой системы писателя тоже. Если приведенного выше отрывка недостаточно, убедиться в этом позволяют сами названия произведений Аймауытова, например, «Защитник народа». Подчеркнем: именно защитник, а не сострадатель или печальник.

«Все главные этапы казахской истории были связаны с формированием новых судьбоносных идей, посредством которых ставились цели изменения к лучшему судьбы народа», – говорил академик Жабайхан Абдильдин. Горячая любовь Аймауытова к своим соотечественникам также преследовала эту цель. Писатель стремился сделать так, чтобы казахи, проникая в глубины социальных явлений, сами ставили перед собой вопрос о собственном будущем. «Мир, где каждый чем-нибудь торгует», по его мнению, должен смениться таким, где во главу угла будут поставлены высокие моральные ориентиры, уважение к человеческой личности, свобода и равенство. И в этом отношении Жусипбека Аймауытова можно назвать продолжателем дела великого Абая.

Ученик Абая

Абая часто называют учителем Аймауытова, однако сферу воз­действия творчества учителя на творчество ученика сужают до одной лишь поэзии. Порой доходит и до странных утверждений: «Стихи Ж. Аймауытова, всегда находящегося в гуще событий, правдивы и бескомпромиссны. Подражание Абаю наложило отпечаток и в конечном счёте сформировало его поэтическую мысль». Выходит, правдивая и бескомпромиссная поэтическая мысль писателя является таковой лишь потому, что на ней лежит отпечаток подражания Абаю? Да и может ли эпигонство породить правдивую и бескомпромиссную поэтическую мысль, если само представляет собой, по сути, определенную форму компромисса? Вспоминаются ироничные строки Ильи Сельвинского: «Новаторство всегда безвкусно,⁄А безупречны эпигоны:⁄Для этих гавриков искусство – ⁄Всегда каноны да иконы».

Многие в будущем известные поэты начинали с подражания более именитым собратьям по перу. Однако для подлинного творца подобное было лишь этапом поэтического учения, а не фактором, формирующим саму художественную мысль. Можно ли рассматривать Аймауытова как эпигона Абая? Разумеется, нет. Более того, само слово «подражательство» представляется нам неуместным. Аймауытов не подражал Абаю, он учился у него, и если даже на пути своего учения он заимствовал у великого поэта определенные образы и мотивы, то называть это следует давно известным литературоведению словом «реминисценция».

Абай не только творчеством, но и самой своей личностью оказал на развитие казахской литературы огромное воздействие. Мы вряд ли ошибемся, если скажем, что каждый казахский писатель есть в какой-то мере ученик Абая. Можно ли сводить влияние великого поэта на Жусипбека Аймауытова только к формированию его поэтической мысли? Нет, ведь тогда останется за кадром основополагающая роль взглядов Абая в выстраивании мировоззренческой системы писателя-демократа. И главное, чему мог Аймауытов научиться у своего идейного наставника, – это активное, деятельное отношение к жизни. Без него писатель вряд ли смог бы проторить такое большое количество новых дорог.

Традиции и новаторство

Как известно, Аймауытов не только был основоположником казахской драматургии и романа, но и заложил основы отечественной психологии, соз­дав первую психологическую терминологию на казахском языке. На одном сострадании далеко не уедешь и такие пути не проложишь. Чтобы открыть новую страницу в истории казахской литературы и науки, Аймауытову нужно было вторгаться в самую гущу жизни. А кто лучше Абая мог рассказать о том, насколько важна для писателя, да и для человека вообще, его неразрывная связь с окружаю­щим миром?

Вмешиваться в жизнь, преоб­ражать её и призывать к этому других – такой абаевский завет Жусипбек Аймауытов поднял на знамя. Не менее значимыми были для него и другие заповеди великого поэта. «Достойный трудится для человечества», – писал Абай. Это высказывание стало твор­ческим принципом, легшим в основу переводческой деятельности Аймауытова.

Нам известны многие произведения, зазвучавшие на казахском языке благодаря писателю-демократу. «Скупой рыцарь» и «Каменный гость» Пушкина, «Ревизор» Гоголя, «Отверженные» Гюго, «Интернационал» Потье... Как обширен жанровый и идейный диапазон этих произведений! Но это обстоятельство не страшило Аймауытова. Он смело брался и за переводы научных трудов, благодаря чему казахские читатели получили «Краткий курс политической экономии» Богданова, «Краткое описание русской истории» Покровского и учебник «Первые практические уроки по химии». Результаты такой кропотливой работы отличались высокими литературными достоинствами, что позволило современникам говорить об Аймауытове как о блис­тательном переводчике.

Итак, писатель-демократ был одним из лучших и самых последовательных учеников Абая. При этом он никогда не позволял литературным традициям казахской литературы закостенеть, постоянно обогащал их новым содержанием.

Так, одним из первых Аймауы­тов ввел в казахскую поэзию белый стих, которым активно пользовался, например, в своей замечательной пьесе «Шернияз». Особое поэтическое звучание приобретала и его проза.

Обратимся к уже упомянутому рассказу «Певец», который начинается такой сценой: «Хороший город – Семь Палат. Сплошь казахи живут. Летом и зимой кумыс, игрища, вечеринки, катания. Айт, свадьбы, сватовство, скачки, борьба. А уж летом – пароход, паром, лодочки под парусом, острова зелёные, лес густой... И веселье, и гульба, и гомон пьяный аж до самых небес возносится будто дым... Музыка слышна кругом... Сутолока праздничная. Нет, что и говорить, – весёлый город». Навевает, согласитесь, гоголевское: «Чуден Днепр при тихой погоде, когда вольно и плавно мчит сквозь леса и горы полные воды свои». Смело экспериментируя с языком, Аймауытов добился не только поэтического звучания своих строк, но и художественного обобщения, позволяющего воспринимать описанное не как картину из жизни конкретно Семипалатинска, а как зарисовку городского быта как такового. Мастерство таких обобщений, как однажды заметил Леонид Андреев, составляет главное достоинство художественного описания.

Вклад Жусипбека Аймауытова в казахскую литературу и развитие общественно-политической мысли настолько велик, что равномерно осветить в одной статье весь фронт его громадной деятельности просто невозможно. Очертив лишь некоторые этапы его творческого пути, мы надеемся, что читатель сам обратится к книгам выдающегося писателя и приобщится к сокрытой в них мудрости. И тогда по-новому прозвучат его пророческие строки: «Я оставляю великий народ,⁄Тело умрет – я ж – никогда!»